Эх, лагеря, лагеря … 

Моё детство прошло в лагерях. Конечно, это совсем не те лагеря, о которых вы скорее всего подумали. Это лагеря пионерские. Лагерная жизнь мне, в общем-то, нравилась. Я никогда не был изгоем и, как правило, в детско-подростковой иерархии занимал высокие позиции.

Первым пионерским лагерем, в котором я отбывал срок был «Медик» имени лётчика-космонавта В. М. Комарова. «Медик» расположился на правом берегу реки Зея, в городской черте Благовещенска. Почему пионерскому лагерю для детей медицинских работников было присвоено имя Владимира Комарова мне до сих пор не понятно, хотя на сей счёт у меня есть предположения – космосом в советские времена болели многие мальчишки и девчонки, и мало кто из них не хотел отправиться на планету «Альфа-центавра», прославлять СССР и его горячо любимых всеми прогрессивно мыслящими гражданами руководство.

В «Медик» я попал младшим подростком – лет в десять, и сразу же, в третий отряд, к мальчишкам старше меня года на четыре. Старшие мальчишки меня приняли в свои ряды хорошо, по-родительски, взяли надо мной «шефство», в обиду не давали, можно даже сказать, что бросались за меня грудью на пулемётные амбразуры. Я до сих пор помню, двух своих «покровителей» – Костю и Сашу, которые стали мне практически старшими братьями. С ними я бегал за пределы лагеря ловить бурундуков, ходил на дискотеки, в столовую, на пионерскую линейку, и даже готов был, как и они, отдавать пионерский салют вождю всех народов – товарищу Ленину, но, будучи совсем зелёным огурцом, не имел на это ни малейшего права.

1986 год – практически самое начало перестройки, нового мышления, гласности, идеалистических порывов советских людей, неожиданно ощутивших себя гражданами. Ощущение наступающих перемен чувствовалось и в лагере, особенно в нашем третьем отряде. Конечно, ребята не выступали с модными в те времена «рационализаторскими предложениями», но за свои права уже, как могли, боролись. Причём метод использовался радикально-максималистский, который не приемлют многие «кипишисты» -  голодовка.

Поводом для первой в истории перестроечной России пионерской голодовки стало «плохое питание» в лагерной столовой. Если вы подумали, что каждый день нам, как морякам «Авроры», на обед давали мясо с червями, то вы ошибаетесь. Ситуация была намного хуже – нам давали свиную и телячью печень. Каждый день. На обед. Это «издевательство» и дало основание трём «мальчишам-плохишам», науськанным большинством возмутиться чинимым администрацией пионерского лагеря беспределом.

Идейным вдохновителем «бунтарей» был Аркадий. Аркан, так его звали ребята, был высоким парнем с голубыми глазами и кудрявыми волосами – прям копия моряка с легендарного крейсера. Сегодня я бы ничуть не удивился, если бы встретил его в каком-нибудь правозащитном движении.

Голодовка, организованная Арканом, удивительно точно отражала реалии того времени и была, если можно так сказать, «половинчатой» - ребята бойкотировали обеды в меню которых входила свиная или телячья печень, а вот завтракали, полдничали и ужинали за двоих, наверстывая упущенное. Тем не менее, голодовка наделала в лагере много шума. Время то перестроечное, смутное, что дальше впереди не понятно – «пропасть или взлёт». Поди разбери.

***

Следующим местом моего пребывания стал пионерский лагерь «Строитель». «Строитель» находился в восьмидесяти километрах от областного центра Амурской области. Места здесь красивые: с одной стороны, в километре от лагеря, село Натальино и река Зея; с другой – топкое болото, поросшее осоками и голубичными кустиками; с третьей – деревенское кладбище – могилы, кресты, уханье большеглазых сов и филинов.

В «Строителе» я уже был со своими сверстниками в седьмом, позже - в четвертом и первом отрядах. Возможно, по психо-возрастным причинам, а возможно по причине быстрого развития политического процесса в России, мои воспоминания об «отсидке» в «Строителе» разные, но, в целом, положительные. Больше всего мне запомнились - «купание» в старом озере, вылазки на Зейскую протоку и в село Натальино, ночные прогулки по деревенскому кладбищу, ухаживания за девочкой Светой из первого отряда, диско и тяжёлый рок до упада, сбор голубики перед отъездом домой, и побег. Да, да, именно побег. Но обо всём по порядку.

Старое озеро невдалеке от лагеря запомнилось лишь тем, что являлось единственным местом купания «пионеров». Выход к нему стройными рядами для нас был настоящим праздником. Мы шли к озеру с каким-то особым воодушевлением, с улыбками на лицах, практически также как шли наши предки в колоннах на майских демонстрациях; но когда доходили до водного объекта, с наших физиономий улыбка сходила – они кривились от мутной «пахнущей» тиной воды, пиявок, величиной с мальчишечью ладонь, ржавых поручней оборудованного на водоёме бассейна и такой же ржавой и скользкой железной сетки. Представьте, знали куда шли и даже к чему придём, но когда доходили всегда удивлялись. Одним словом, как говориться, «Надеялись на лучшее, а получилось как всегда». Ничего вам это не напоминает? В общем, озеро пахло старостью, так же как и «садок», в котором нам предлагалось «плавать». На старом озере могли позволить себе окунуться только явные безумцы.

В старших отрядах, зная состояние старого озера и «садка», мы начали делать вылазки на Зейскую протоку. Вылазки на протоку случались преимущественно тогда, когда один из «надзирателей» брал законный выходной день и уезжал по делам, а второй – по объективным причинам не мог уследить за нами - «спиногрызами».

Зейская протока находилась в километре от лагеря, а путь к ней лежал через село Натальино. Это был опасный путь на опасный объект. Если с опасностью протоки всё понятно – «незнакомое место» с неизвестным рельефом дна и сильным течением, местами достигающим шести-восьми метров в час, то об опасности села, следует рассказать подробнее.

 К моей «отсидке» в «Строителе» жёсткая партийно-комсомольско-пионерская «вертикаль» рухнула, а это «святое место» заняли разные по численности и профилю преступные сообщества, банды гопников и, рыщущих в поисках денег для очередной дозы, наркоманов. Всё это было характерно и для сельской молодежи того времени. Случалось, что «лагерные отлученцы» уходили на протоку в крутых варёнках и футболках с наклейками на иностранных языках, а возвращались в трусах и носках. «Кроссы» были также популярны у сельской гопоты, насмотревшейся фильмов с участием Брюса Ли и Жана Клода Вандама. Поэтому ходить через деревню нам приходилось вооружившись самодельными дубовыми и сосновыми битами, что только усиливало напряжение с «местными». У особо выдающихся в арсенале имелись кастеты, но они были скорее для «понтов» перед «своими», а от «чужаков», даже во время опасности, прятались в потаённые места.

Однако, отношения с сельскими гопниками не всегда были напряжёнными, а в отдельные годы – даже взаимовыгодными. Гопота за рублики сплавляла «лагерным» брагу, самогон, махорку, иногда использовали бартер. Так по решению партии и народа молодёжь запускала рыночный механизм.

Рождение другого человека, радость или боль другого, смерть вызывает у нормального человека эмоции. В одну тёмную претёмную ночь, нехватка эмоций потянула нас на деревенское кладбище – именно так бы мне хотелось начать этот сюжет из лагерной жизни, но та ночь оказалась совсем нетёмной претемной - было полнолуние, и силуэт человека можно было разглядеть даже с метров семи. После того как «надзиратели» уснули, мы отправились на сельское кладбище. К нему вела старая дорога, в аккурат проходившая за корпусом нашего отряда.

Смельчаков нашлось немного - пять-шесть человек, и только мальчишки. Девчонки наотрез отказались от этой «ночной авантюры». Вернее так, согласились две-три, но пройдя по старой дороге несколько метров, выругавшись благим матом, повернули обратно, пообещав встретить нас по возвращению.

Идти по старой дороге, ночью, с фонариком-жучком целый километр – это вам ни хухры-мухры. Но мы шли, сначала немного стуча зубами, а затем начали шутить и напевать модную в то время песню группы «Любэ» «Батька Махно»: «… мертвые с косами вдоль дорог стоят». Так мы подзадоривали себя, ведь как известно, «с песней весело шагать по просторам».

Кладбище началось для нас неожиданно – в отблесках лунного света, прямо перед нами показались могилы с деревянными крестами и железными звёздами. Мы замерли. В нашем сознании поселился страх. Идти на само кладбище нам расхотелось, но раз пошли, то надо идти до конца. И мы решились, пошли. Шли вместе, крепко взявшись за руки, одной колонной. Вот уже и первая могила, вторая, третья, … . Мы шли и читали фамилии и имена умерших. Напряжение постепенно спало, и мы совсем осмелели - Подумаешь, кладбище. Тьфу, кого здесь бояться, мертвецов что ли?

Так мы, наверное, гуляли бы по кладбищу до утра, если бы не услышали как в нескольких метрах от нас, между могилами «взорвались» кусты леспедецы. От шума в кустах, сердце начало учащённо биться и мы, бесстрашные, бросились в рассыпную. Летели сломя голову к старой дороге, приведшей нас в этот ад. Только спустя несколько лет, я понял, что произошло тогда на кладбище – мы испугали барсучью семейку, которая бросилась от нас, утюжа кустарник между зарастающими могилами.

Но и это ещё не всё. Убегая от испуганных барсуков, я ненароком наступил на гвоздь, торчащий из одной перекладины старого деревянного креста. Гвоздь пронзил мне стопу, а вытащив его, я почувствовал, как при каждом шаге в моём черно-красном кеде хлюпает кровь. Всю дорогу к лагерю чувствовал. Я до сих пор удивляюсь, как на этом кладбище я не подхватил столбняк, или ещё какую-нибудь заразу.

У корпуса нас ждали девчонки. Они изрядно переживали, а увидев нас мчащимися по лесной дороге бросились в корпус отряда. Но ещё большим шоком для них стала кровь, выжатая из моего носка у самого входа в отряд. Она здорово дополнила наш рассказ о бунте зловещих мертвецов на Натальинском кладбище.

Одним из моих солагерников и хорошим знакомым стал Лёшка. Приехал он в лагерь со своей старшей сестрой Яной. Первоотрядница Яна была вполне оформившейся девушкой и пробуждала у меня неподдельный интерес. Лёшка фактически был инструментом удовлетворения моего интереса и пропуском в палату девчонок-первоотрядниц. Но мои хождения с Лёшкой к Яне привели к знакомству с ещё одной девушкой – Светланой. Света была стройной высокой девушкой с длинной русой косой и милым пухлым личиком. Мне казалось, что в отряде она была самой красивой, самой интересной, самой умной девушкой. В общем, самой самой. Она привлекала меня куда больше, чем Яна. Более того, на мой интерес к ней она отвечала взаимностью… Мы стали вместе гулять, ходили в лес за земляникой, на стадион, чтобы поболеть за гонявшими мяч мальчишками-футболистами. Один раз, мы даже тайком выбрались на Зейскую протоку, чтобы отдохнуть от лагерной суеты. Именно в этот день, на пляже мне торжественно было доверено расстегнуть, а потом застегнуть светин купальника. Трам-парам-пам … . В общем, это были романтические дни двух немного влюблённых друзей-подростков.

Вскоре Света мне открыла «страшную тайну», состоявшую в том, что наша дружба не нравится одному человеку из её отряда. Для меня данная новость не стала шоком, и я предложил ей меня познакомить с её ухажёром – посмотрим, что за фрукт. Несколько дней Света не соглашалась сделать этот шаг, но вскоре встреча состоялась – лагерь же не резиновый и дорожек от столовой, ведущих к отрядным корпусам не так уж и много. Этим человеком оказался мой тезка, причём из моей же школы, да и учился он в кассе с моим хорошим знакомым - местным хулиганом Андреем, с которым я познакомился в пионерском лагере «Огонёк». Женя знал о моей дружбе с Андреем, возможно именно поэтому никаких «разборок» не случилось. Да и не такой он был. Не случайно же Евгений Витальевич стал врачом-анестезиологом Амурской областной детской клинической больницы. Когда я случайно встречался с Евгением, мы всегда крепко пожимали друг другу руки и искренне радовались, что в далеком прошлом нас познакомил «Строитель» и светловолосая прелестница. Кстати, Света сейчас работает корреспондентом и редактором одного телевизионного канала. Как-то я с ней встретился в холле телекомпании, но она так и ничего не смогла вспомнить из той, «старой жизни», видно просто не хотела.

Вечерним развлечением в лагере были дискотеки. Перестроечное время тем и хорошо, что людям дали свободу, свободу выбора, выбора любого, только не политического. Но если вы мне возразите, что культурный «выбор» был выбором и политическим, то я спорить не буду, потому, что культура является не только продуктом человеческой деятельности, но и инструментом политического влияния. На танцевальных площадках в это время звучали преимущественно иностранные группы и исполнители - «Queen», «Rammstein», «Cinderella», «Kiss», «Europe», «AC/DC», Bon Jovi и др., чуть позже в репертуар включили отечественных – «Любэ», «Сектор газа», «Алиса», «Корозия металла» и др. «Пипл хавал» всё, что ему предлагали, потому, что всё было ему ново. И чем проще, тем лучше – никто не хотел «заморачиваться», потому, что и без того проблем было предостаточно.

Дискотеки в нашем лагере организовывали любители «тяжелого металла». Но «металлисты» также включали и попсу «Любэ», Алену Апину, Мираж, была музыка и для брейкеров, ... Мы пытались всё использовать с выгодой для себя – «тащились» под «металл», имитируя движения гитаристов иностранных групп; танцевали нижний и верхний брейк, в первом случае, по очереди, словно змеи, извиваясь на танцполе, а во втором, пытаясь найти вход из стеклянной капсулы, в которую нас заточили инопланетные существа. Дискотека отнимала у нас много энергии. После неё мы замертво валились на свои кровати, предоставляя возможность воспитателям и вожатым отоспаться.

 

Как вы помните, часть лагеря была окружена топким болотом, на котором росли многочисленные кусты голубики. Несмотря на то, что предпочтение мы уделяли землянике, растущей в сосновом бору, голубица также была объектом нашего пристального внимания. Однако, охотников за голубикой в лагере было крайне мало: одни боялись утонуть в топком болоте, или простудиться из-за ледяной воды – местами под слоем торфа на глубине десяти-двадцати сантиметров можно было обнаружить «вечную мерзлоту», и это в конце июля в тридцатиградусную жару; другие – быть съеденными медведями, которых, во-первых, хоть и редки, но встречаются в этих краях, а, во-вторых, очень любят «пьянику». Голубика – ягода уникальная. После созревания она начинает бродить прямо на кустах, образуя, образно говоря, бочонки с вином. Съесть стакан такой ягоды, равносильно выпить полстакана хорошего вина.

Ранним утром перед отъездом из лагеря, я и уже упомянутый Лёшка и кто-то третий – третий точно был, без него было нельзя, отправились за голубикой, чтобы привести домой толи ягоду, толи вино. Это как повезёт. На болоте стоял туман, видимость была от силы метров пять, а вода – градусов пять-десять, конечно, по Цельсию. Лезть в болото не хотелось, но голубика манила – её округлые, а на некоторых кустиках - удлиненные ягодки висели и словно нимфы шептали: «Сорви меня, съешь меня». Ну, раз пришли, лезть надо.

Так как ноги в холодной воде выдерживали минут пять-десять, а затем начинали коченеть, лезть в болото, а затем выбираться из него нам приходилось с завидным постоянством. За это время мы успевали собрать стакан-полтора голубики и ещё, как минимум, полстакана съесть. К семи утра мы уже были под градусом и навеселе вернулись в лагерь. Увидев нас «в подпитии» «надзиратели» ничего не сказали, лишь спросили «Много голубики собрали?». В автобусе мы были уже как стеклышко, и ничего не записывали.

Домой из лагеря я не всегда возвращался вместе с отрядом. Один раз мне пришлось совершить побег. Не выдержал лагерной жизни? Не совсем так. Это был 1992 год. Время нелёгкое. Гиперинфляция. Развал не только хозяйственного комплекса, но и развал в головах людей. «МММы», «Властелины», требовали от людей не сидеть сложа руки, а «крутиться», вкладывать деньги и поучать «бонусы», проценты, становиться партнёрами и рантье, одним словом, делать деньги. Это было совершенно новый, ни с чем не сравнимый период в жизни российского общества.

На уровне лагерной жизни, горбачевско-ельцинское «лихолетье» проявилось в примитивизации интересов подростков, беспределе и безразличии «педагогов». Если ещё два года назад школьники десятого-одиннадцатого класса увлекались западной культурой и могли худо-бедно пофилософствовать, то уже в начале 90-х их ничего не интересовало, кроме сигарет и спиртного, некоторых – полиэтиленового пакета и баллончика «Дихлофос». Именно в это время начались торги между «лагерными» и «деревенскими гопниками», которые поставляли первым брагу, самогон, махорку и даже «травку». Причём, в обмене участвовали и «педагоги», которые время от времени оказывались в «свинском состоянии». Но проблема была даже не в этом, а в том, что «заключённые» были предоставлены сами себе. Лагерная жизнь стала скучной и унылой. В «заключении» можно было не только научиться курить, но и пить, «ширяться» или «нюхать».

Именно «торчки» в это время начали заправлять в лагерях, из пионерских ставших «оздоровительными». Если они всегда находили себе занятие, то «изгои» не могли – скучали. Поэтому многих адекватных ребят одолевали мысли о побеге. В нашем случае, таких, включая меня, собралось несколько человека, причём одного из них уговорил я. Это был мой старый приятель Михаил. Я вместе с ним ходил на секцию классической борьбы в ДЮСШ. Целыми днями Михаил просиживал на небольшой карусели возле корпуса отряда и не мог найти себе никакого занятия.

Побег был намечен на время сон часа, сразу же после обеда. В случае включения сигнала «SOS», несколько мальчишек из отряда были предупреждены о нашем побеге и должны были успокоить «надзирателей», мол не утонули в болоте или в Зейской протоке, а живы-здоровы. Пообедав, мы оперативно собрали вещи и пустились в бега. Бежали по старой дороге, которая перед самым кладбищем сворачивала вправо, к селу Натальино, и выходила к зданию сельского совета и автобусной остановке.

Через 10-15 минут, запыхавшиеся от «марш-броска», мы прибыли на место «отбытия». До остановки автобуса «Свободный - Благовещенск» ещё полчаса. Вы не представляете как долго они тянулись. Ожидание изматывало. Было понимание того, что пока мы не в автобусе - мы в «оздоровительном» лагере.

Автобус приехал по расписанию и доставил нас в Благовещенск. Родители, почему-то, моему возвращению не обрадовались и устроили мне взбучку. Как я им мог объяснить, что того, «совкового» лагеря больше нет, а есть самый, что ни на есть «оздоровительный», со всеми «прелестями» перестроечного периода?

***

Ну и ещё один лагерь, в котором я был в чудесные школьные годы – «Огонёк» - ведомственный пионерский лагерь для детей энергетиков. В «Огоньке» я был в середине-конце восьмидесятых, то есть ещё при «совке». Об этом лагере у меня остались самые налучшие воспоминания – первая детская любовь и «столкновение» с рысью, подозрение на дизентерию, утренние борцовские турниры на песчаном берегу реки Безымянка, знакомство с тем самым Андреем – школьным хулиганом, о котором я упомянул выше; рыбалки и наблюдение за шаровой молнией, походы на «сланцевую гору», и др..

«Огонёк» находился в «Амурской Швейцарии», называемой учёными - заповедной зоной-заказником «Урочище Мухинка». Мне до сих пор не понятно, почему Мухинку называют Швейцарией, а, например, не Австралией или Новой Зеландией? Но место действительно красивейшее: на нём мирно, и не очень мирно, сосуществуют многовековые сосны, редкие невысокие монгольские дубы и белые березы, леспедеция копеечковидная и рододендрон даурский, папоротник-щитовник и жгучая крапива. Здесь много растительных эндемиков, чего только стоят венерины башмачки нескольких видов. На дне распадков много родников с холодной чистейшей водой. А воздух пропитан сосновым эфиром. Неслучайно в 1950-е годы в «Амурской Швейцарии» располагался санаторий РККА для лечения больных туберкулёзом.

После обеденного сна и полдника в любимой всеми нами столовой «со съеденными поварятами», мы, 12-летние мальчишки и девчонки, толи от нечего делать, толи по каким-то даже нам не известным мотивам, решили отправиться на «сцену», располагавшуюся в аккурат за корпусом первого отряда.

 Только вы не подумайте, что нас был целый краснознамённый отряд, всего-то человек 10-12, не больше. Пришли, расселись на скамейки. Самый артистичный из нас Лёшка, которого мы в шутку прозвали Олегом Поповым, поднялся на сцену и начал демонстрировать свой артистизм внизу сидящим, то есть нам. Делал он это как всегда весьма умело, периодически впадая в экстаз. Мы же только что-то ему выкрикивали креативное и посмеивались: Давайте, весели!!!

Напротив сцены, как и полагается, располагалась кинобудка, а за ней, начиналась сопка с реликтовыми соснами. С северного склона сопки «сползал» «Заячий обрыв», а с её вершины открывалась неописуемой красоты пойма реки Зея и её притока - реки Безымянка, а также пугающий своим названием обрыв «Волчий». Названия географическим объектам, как правило, даются не просто так и не по чьей-то прихоти. Но о том, что в окрестностях лагеря обитает достаточно большое количество косуль, зайцев, барсуков, лис, колонков и другой живности я узнал позже, как и то, что в засушливые периоды, до окрестностей Мухинки доходили волки, кабаны и даже лоси, спасавшиеся от лесных пожаров, бушевавших на севере Благовещенского или юге-востоке Свободненского района.

Так вот, буквально через 15-20 минут нам лёшкин «концерт» надоел и душа запросила романтики и лёгкого экстрима. Недолго думая, мы решили, выйдя за пределы лагеря, подняться на вершину сопки, чтобы полюбоваться мухинскими красотами. Тем более до вершины-то, рукой подать!

 

Здесь я хотел бы признаться вам, что пионерский лагерь «Огонёк» был для меня не только пионерским лагерем, но и первым огоньком в моём, ещё тогда, детском сердце. Именно в лагере я познакомился с удивительной девочкой-отличницей, не комсомолкой, но пионеркой, игравшей на фортепьяно – Русланой. Я очень сдружился с ней и проводил времени куда больше, чем с мальчишками из отряда, за что пацаны, нередко называли меня «бабником». А мне даже это нравилось! Но судьба-злодейка не осталась в стороне от моей дружбы с Русланой - её забрали из лагеря родители в связи с переводом отца-летчика в Украину, в которой она и по сей день живёт. Представляете, что со мной было? Тем более, что после отъезда Русланы, мальчишки, неожиданно для меня, а может быть мне в отместку (шучу, конечно!), начали дружить с девчонками, а у меня руки, ноги и душа, оказались скованны «стальными цепями». Хотя одна девчонка из отряда мне всё-таки нравилась… Но я не мог позволить себе «метания» даже после русланиного отъезда – «Облико мареле», сами понимаете!

Поднимался я на сопку, держа Руслану за руку, и видел, как мне завидуют мальчишки: «Давайте быстрее, женатики», - кричали они, хотя мы совсем не тащились позади всех. Через 5 минут бы уже были на вершине сопки у самого «Заячьего обрыва».

Забравшись на сопку, мы расселись на уже вытоптанной полянке (здесь обычно «походники» встречают рассветы!), а кто-то свесил и ноги с песчаного обрыва, умостившись на старые корни сосен, торчавшими причудливыми кренделями из под скудного слоя дёрна и белёсого песка. Разместившись, мы завели всем известный разговор, который вели московские школьники из 6 «Б» с Алисой Селезнёвой в заключительной серии популярного в те годы фильма «Гостья из будущего»: Кем будем, и что с нами будет? Какой будет мир и победит ли коммунизм в загнивающих капиталистических странах? Возможна ли ядерная война? Не знаю, говорят ли об этом нынешние шестиклассники. Говорили, в общем-то, громко, смеялись, спорили, демонстрировали свою эрудицию. Но вдруг, сидевшие на сосновых извилистых корнях ребята, тихим испуганным голосом вскрикнули: «Смотрите!» и начали указывать на противоположную сторону распадка, имевшего, в общем-то, зеркальную форму – такой же обрыв с вытоптанной туристами тропою. Мы мгновенно столпились на краю обрыва. Стояли совсем не долго – несколько секунд, после чего с криками «Рысь», кинулись к лагерю… Бежал я с сопки уже один, по крайней мере добрую половину пути!

Так я впервые увидел в своей жизни рысь, далеко, в метрах 70-80, но встреча с этим представителем семейства кошачьих, важно прогуливавшимся по левой стороне распадка, произвела на меня незабываемое впечатление. Я часто вспоминаю эту историю из далекого пионерского вчера.

В «Огоньке» со мной приключилась можно сказать, интимная история, но ничего страшного в том, что я её расскажу вам, нет. Надеюсь, что она вам будет интересна.

Так вот, в один прекрасный солнечный день, буквально на следующий день после родительского дня, воспитатель отряда собрала нас на веранде корпуса и громко спросила:

- У кого понос (так обычно называют диарею) и живот болит, выйти из строя!

Ох не любят родительские дни эти воспитатели и не зря – родители с разными вкусностями потоком тянутся в лагерь, накормить, как и кажется, изголодавшихся детей сладостями, жаренными окорочками, летними салатами и ягодой. Ко мне тоже приезжали родители и я объедался … Что ел уже и не помню, но ел за двоих, чтобы ни с кем не делиться.

В общем, никто из строя не выходил. Воспитательница пронизывающим взглядом смотрела на нас, а мы, жалостливо, на неё. Да и не было ни у кого из нас никакого поноса и живот, вроде, ни у кого не болел. Но Серёга - мой лагерный друг, подмигнув мне глазом, взял и пошутил: У Женьки болит! Через мгновение я почувствовал на себе строгий взгляд воспитательницы:

- Трофимов, у тебя живот случайно не болит, нет поноса? – не доверяя хулиганистому Серёге, спросила она меня.

- Если только совсем немного, - неожиданно для себя пробурчал я.

У воспитательницы от удовольствия блеснули глаза – объект, поставивший весь педагогический коллектив лагеря на уши был найден.

- А ну ка быстро в медпункт, - скомандовала она.

Я простился с мальчишками и отправился в медпункт. Провожал меня мой приятель Лёшка, провожал как будто в последний путь – ту, ту, ту-ту, ту, ту, ту, ту-ту, ту-ту…

- Утри сопли, Лёха, выживем, прорвёмся, - говорил я ему. Но у Лёшки не сходило с лица беспокойство, потому что эта, на первый взгляд, безобидная «игра», могла для меня закончиться совсем не благополучно, меня просто могли отправить домой. Но мне «поход» в медпункт не казался катастрофой, более того он был самым настоящим приключением. Тем более, что в медкорпусе я никогда не был, но врачам доверял всегда. Разве не разберутся «люди в белых халатах», которым мы доверяем свою жизнь? Точно разберутся. В этом я был уверен тогда так, как не уверен сейчас.

Медпункт находился на пригорке и был хорошо виден со стороны отряда. Желание побывать в нём у меня было сильным – я с раннего возраста рос среди книг по медицине. Лёшка дальше двери медпункта не пошёл и, развернувшись, вприпрыжку, умчался в отряд.

- Струсил, – подумал я и мужественно открыл дверь.

Медпункт был большой и состоял из нескольких комнат. Войдя в помещение, я никого не увидел. Слева в углу стояла большая белая кушетка, справа ширма и шкаф с медицинскими препаратами и стеклянными шприцами в стерилизаторе, да стол с микроскопом, песочными часами и какими-то бумагами. Как я только осмотрел «хол» медпункта, передо мной появилась врач.

- Здрасти, не ждали, - сказала она. Ты кто такой и зачем пришёл?

- Я из шестого отряда, воспитатель направила, - сказал я.

- Что живот болит и стул жидкий?

- Чей стул? – спросил я.

- Ну не мой же, - посмотрев на меня поверх очков, ответила врач. Понос когда был?

- Не было у меня поноса, - ответил я.

- А живот болит? – да немного есть, соврал я. А если бы не соврал, то зачем пришёл? Сами понимаете …

Но она мне не поверила и сказала лечь на кушетку. Осмотрев мой живот, она громко сказала: Странно. Чего пришёл-то???

- Лечиться, – сказал я.

- Ну, тогда иди, садись на горшок.

Представьте мне уже 12 лет, на горшке я не сидел лет 6 точно и, вдруг, «садись на горшок», как унизительно и больно от таких слов врача. Но деваться некуда, лечиться, так лечиться. К тому же это не клизма и не инъекция в мягкое место.

- Куда идти, то? – почесав затылок, спросил я у неё.

В соседнюю комнату, там тебя уже ждут.

- Кто ждёт? – спросил я.

- Иди…

И я пошёл в соседнюю комнату, из которой появилась несколькими минутами раньше строгая врач.

В комнате на горшках сидели два архаровца – мальчишки из седьмого отряда. Вообще-то мы со шпаной даже не разговариваем, но здесь мы, как говорится, в одной упряжке.

- Я к вам, пацаны, - обречённо сказал я и взял горшок.

Просидели мы молча минут десять.

Потом в окно залетала большая стрекоза и стала биться о стекло. Мы сидели не двигались, а врач под стрекозиные удары начала нам рассказывать, что в лагере случилось ЧП, у какого в кишечнике поселилась дизентерийная палочка и важно срочно выявить заболевшего, чтобы предотвратить эпидемию.

Тогда, сидя на горшках, мы много узнали о дизентерии даже несмотря на то, что врача слушали одним ухом, уделяя большее внимание бившейся о стекло большой стрекозе- «пирату». Ничего получить врачу от нас так и не удалось, правда, с «коробочками» нам пришлось к ней побегать.

Были в «Огоньке» у нас и утренние «борцовские турниры» на песчаном берегу Безымянки. Без лишней скромности замечу, что идея их проведения принадлежала мне и Владимиру. Мы оба занимались в секции борьбы – я – классической, он – самбо, и нам, спортсменам, было совсем не в кайф ходить на утреннюю зарядку «два притопа, два прихлопа». Если уж зарядка, то настоящая. Борцовская разминка в самый раз. Владимир вообще себя позиционировал как самбист, способный болевым приёмом нейтрализовать любого противника. Спал он в кимоно, а в случае конфликта всегда предлагал «спарринг». «Классики» кимоно не носят, поэтому на его фоне я выглядел невзрачно – как ни крути, а самбистский атрибут делает своё дело – «Кья-яяяяя!»

В один прекрасный день, во время «они не спали, они не ели, а все на дядюшку смотрели – правая рука, левая рука, правая нога, левая нога, голова», мы – Владимир и я, решили начать по-настоящему разминать пацанов. Итак, подъём в шесть утра, пробежка до Безымянки, спортивная разминка, борьба, водные процедуры, возвращение в лагерь к утренней зарядке.

Перед сном переговорили с мальчишками. Больше половины согласились принять в этом мероприятии участие, но в итоге утром нам удалось поднять человек пять из восьми согласных. Лагерь спал, а мы – бежали. Побежали тихо. Через столовую, административный корпус, Заячий обрыв, хозяйственные постройки, наконец-то, свернули в заветный овраг и выбежали на пляж. Воля! Ну а теперь разминка – растяжка, приседание, качание пресса, отжимание, … Ну и борьба. Конечно, Владимир, знавший болевые приёмы во всех спаррингах оказывался победителем, перед ним не устоя ни я, ни Герман, всем своим видом напоминавший Геракла, ни другие ребята. После купания и недолгой «просушки», возвращение в корпус. Побежали, … Но не долго, не быстро и не далеко. Как только мы выбежали из оврага нас встретили директор лагеря, старший воспитатель, физруки.

- Ну, что, накупались? – спросил директор. - А теперь бежим в лагерь быстро … И мы понеслись в корпус так, что ни оному физруку было за нами не угнаться. На этом наши борцовские турниры закончились и мы, вместе со всеми, продолжили ходить на «два притопа, два прихлопа».

В одну из смен в «Огоньке» я познакомился с хулиганом Андреем. Может быть о нём и не стоило бы писать, но я неоднократно уже упоминал его имя в тексте. Он был главарем нашей «банды», «тройственного союза» - он, я, да Славка с таёжной станции «Сиваки».

Андрей был старше нас на два года, и, по идее, должен был быть не в четвертом, а во втором отряде. Но был с «мелюзгой», потому что нашим воспитателем была его школьный классный руководитель, а он, как я сейчас понимаю, был не только под её присмотром, но и должен был ей помогать в воспитании «малолеток». Такая вот педагогическая методика по перевоспитанию ребенка из неблагополучной семьи, которым, несомненно, являлся Андрей, была использована учителем. Хотя насколько она оказалась эффективной сказать сложно.

Чем занималась наша «банда» в пионерском лагере? Ничем особенным – рыбачили, ходили на «сланцевую гору», ловили бурундуков. Одним словом бездельничали, но в нашем случае не это было главным, а сама атмосфера, «общий дух» и влияние на атмосферу в отряде и даже в лагере. Банда – страшная сила.

Для рыбалки у нас имелось несколько одно-, двух-, трехлитровых банок с привязанными верёвками и одна удочка – леска с поплавком, грузилом и крючком. В банку крошился хлеб, на её горловину надевалась крышка с небольшим отверстием для того, чтобы рыба могла в неё свободно заплыть. Потом банка прицельным броском летела в «окно» между водной растительностью и лежала на дне водоёма, минимум, полдня. За это время в банку, как правило, заплывали несколько небольших гольянов, чебаков и другой мелюзги. Пойманную и посоленную рыбу мы пытались сушить, размещая её на леске под кроватью, однако всякий раз наш улов портился, из-за отсутствия условий для сушки.

Вскоре, о наших рыбацких буднях узнала вожатая и предложила нам, не поверите, взять её на рыбалку, проверять банки. Учитывая тот факт, что наши банки располагались за пределами лагерной территории, которою строго-настрого запрещалось покидать пионерам, мы долго сомневались, стоит ли её брать с собой, но выхода у нас не было. Это был эффективный педагогический приём, ведь педагог должен знать куда периодически отлучаются воспитуемые, а запреты никогда и никому ещё не помогли.

Так вот, после обеда, что ни на есть на самом сончасе, наша «банда» в составе трех мушкетеров и Д’Артаньяна, в лице вожатой, отправилась проверять банки-мордушки. Погода стояла отличная – на небе ни облачка. Но как только мы прошли «Заячий обрыв» и спустились в овраг, ведущий к реке, на небе собрались грозовые тучи, а чуть позже пошёл дождь, да с такой силой, что ни вековые сосны, ни раскидистые маньчжурский орех и черемуха, не смоги нас он него защитить. Промочив нас до нитки, ливень уступил место грибному дождику, под морось которого мы продолжили свой путь к поставленным снастям.

Грибной дождик нас не пугал, и под его накрапывание мы начали проверку банок. Три есть, – кричал Андрей; Один …; Пять …; В общем, улов нас не обрадовал, но с десяток мелких рыбёшек мы поймали, как вы понимаете, отдав улов вожатой, предложившей сушить рыбу у себя в комнате перед открытым окном. Наши гольянчики действительно висели в вожатской комнате, пока неожиданно не исчезли, а нам как-то неудобно было спросить куда.

Но рыба в этой истории не главное. Главное то, что во время проверки нами снастей, кто-то из нас заметил зависший над речкой «огненный шар», размером с гандбольный мяч. Он висел не выше трех метров над водой и в десяти-пятнадцати метрах от нас. Мы знали, что это шаровая молния – уникальное природное явление, которое большинство людей в своей жизни никогда не увидит. Мы увидели, а значит, жизнь уже не прошла зря. Исчезла «плазма» также как и появилась, мы даже не успели закрыть рты.

Небезынтересными были наши отлучки на «сланцевую гору», потому что гора находилась на изрядном расстоянии от лагеря, а сам «сланец» - представлял собой лагерную «валюту» - на него всегда можно было что-нибудь выменять, тем более, если это касалось лагерного провианта, например, булочек с маком, кренделей или тарелки с манкой. Главное покажи товар, а «покупатель» найдётся. Благодаря нескольким вылазкам нам удалось добыть и доставить в лагерь порядка десяти килограмм сланца. Хранился сланец в специально оборудованном для этого схроне.

Из сланца делались самые настоящие шедевры детского зодчества, занимая пионеров всех возрастов, развивая в них таланты скульпторов.

Перевоспитать Андрея так никто и не смог. Школьный «беспредельщик» быстро превратился в вора-рецидивиста, специализирующегося на вокзальных кражах, а в середине 90-х, он, очередной раз попав в СИЗО, заразился туберкулёзом и вскоре умер.

Вот такая у меня была лагерная жизнь.